А должно ль сметь свое суждение иметь?

А имеет ли человек возможность решение не подписать? И что ему за это будет? Эти вопросы нас интересовали особенно. Поэтому наши корреспонденты отправились в гимназию, чтобы поговорить обо всем случившемся с учителями, профкомом, администрацией. Соблюдая субординацию, сначала обратились к директору, договорились о личной встрече. Но едва корреспондент пришел в кабинет к Владимиру Михайловичу, как туда почему-то в течение нескольких минут подошли адвокат, остальная администрация школы и человек 30-40 учителей. Вероятно, это была группа поддержки директора. Диктофон повелели выключить и долго рассказывали, какая Илякова несносная женщина.

Но это было коллективное мнение. Нам же хотелось услышать мнения личные. И поскольку задать вопросы директору не удалось, мы позволили себе еще раз напроситься на встречу. Он не отказал. Но первый же вопрос вызвал негодование: почему Колдоговор обсуждался на педсовете? Владимир Михайлович воспринял вопрос как тенденциозный, который могут задавать явные сторонники Иляковой. Далее довольно обидно сравнил юный возраст корреспондента со своим, почтенным. Отругал за то, что мешает работать и практически выгнал.

Мы подумали на досуге, пришли снова, извинились за невольную некорректность и опять попросили ответить на вопросы. Директор принял и ответил. Поскольку на пленку нам записать разговор не разрешили, мы изложили его на бумаге и принесли ему на подпись: вдруг что не так поняли. Он прочитал, посетовал, что записано далеко не все, что он говорил. Внес поправки в записанное, но поставить свою подпись отказался без объяснения причин. Фактически он лишал нас возможности ссылаться на его мнение, а если мы по глупости позволим себе это, всегда можно будет утверждать, что ничего подобного он не говорил. В таком случае вообще не важно, что он сказал, важно то, как он слегка цинично и виртуозно лишил корреспондента возможности говорить.

После этого мы многому уже не удивлялись. Из 15 учителей, к которым мы обратились с вопросами, 5 сразу отказались разговаривать с нами. Объяснив это тем, что либо "не хотят ни во что вникать", либо "не хотят говорить на подобные темы".

Из тех, кто согласился разговаривать, почти все давали расплывчатые ответы. Было ясно, что никто понятия не имеет, в чем суть поправок, которые Илякова хотела внести в Колдоговор. Под недостойным поведением все понимали ссоры и склоки, которые провоцирует Илякова, и то, что она противопоставляет себя коллективу. А в качестве примеров приводили только историю с диктофоном на собрании. Неудивительно, ведь это они видели своими глазами и могли оценить. Всё остальное, как порядочные люди, с чужих слов оценивать не брались.

Только одна учительница признала, что с юридической точки зрения поведение Иляковой нельзя признать недостойным. Потому что юристы понимают под этим развращение детей, нецензурные выражения и т.п. В этом отношении Нина Витальевна абсолютно безгрешна, поэтому о недостойном поведении можно говорить лишь с позиции этики.

Но чтобы выносить оценки с позиции этики и придавать им юридическую форму (решение собрания, приравненное к административному взысканию), нужно иметь письменный документ, в котором нормы этики для данного коллектива были бы четко зафиксированы (например, Кодекс чести работника школы, или работника культуры). И тогда уже можно наказывать за нарушение конкретных пунктов заранее известных человеку правил. Но поскольку такого Кодекса нет, любые оценки коллег могут рассматриваться только как личные мнения. И весьма странно придавать им форму единогласного решения. Похоже, коллеги не ведали, что подписывали.

Во время наших "прогулок" по школе были и анекдотичные ситуации. Идем с одной дамой по коридору, разговариваем, выходим в холл и встречаем директора. Вдруг спутница, не сказав ни слова, тут же отходит к какой-то женщине и начинает беседовать с ней, а потом разворачивается и идёт к выходу. Ну просто безусловный рефлекс сработал у человека при виде директора...

Другая учительница попросила подождать до конца урока пятнадцать минут и обещала поговорить, поскольку следующего урока у неё нет. Предварительно она тщательно расспросила: кто такие, какие вопросы интересуют. Проверила документы. Мы ждали в коридоре. После звонка она ушла вместе с ученицей и вернулась с коллегой минут через двадцать пять. Мы ждали. Но она заперлась в своем кабинете и просидела там до начала следующего урока, пока не пришла девочка и не начала упорно дергать ручку двери. Дверь распахнулась и впустила настойчивое дитя. Мы настаивать уже не стали.

Наотрез отказались разговаривать и некоторые из тех, кто вместе с Иляковой готовил поправки к Колдоговору. Естественно, ведь обратной дороги у предательства нет.